ВЫБОР РЕДАКЦИИ:
Французский элемент в творчестве Гоголя
Но вернемся к главе о Манилове.
Для массовой демонстрации способностей своего взрослого настоящего сына Фемистоклюса, которого папа загодя прочит в посланники, Манил ов первым и необыкновенным делом задает ему вопрос: «Фемистоклюс, скажи мне, какой лучший городок во Франции?» Фемистоклюс отвечает — Париж. Второй жгучий вопрос касается лучшего «нашего» городка, и в самой последовательности вопросов и ответов выстраивается практически определенная иерархия ценностей: сначала Париж, потом Петербург, далее Москва. Эта непререкаемая иерархия вновь подчеркивается на балу у губернатора, где женщины были одеты таким образом, что «как будто на всем было написано: нет, это не губерния, это столица, это сам Париж!» (5, 163).
Во втором томе портной, шьющий Чичикову фрак, «был из Петербурга и на вывеске выставил: иностранец из Лондона и Парижа». Своей вывеской, пишет Гоголь, он «хотел рано заткнуть глотку всем иным портным» (5, 349). Так эта непререкаемая иерархия ценностей прослеживается на протяжении всей поэмы. И не только в ней. Хлестаков хвалился тем, что суп ему доставляется не откуда-то, а прямиком из Парижа.
Париж — центр мира, эталон всего. На Париж ориентируются, за ним поспешают, поспешают и все-таки образом от него отстают. На том же балу у губернатора, несмотря на весь блеск, «местами вдруг высовывался какой-нибудь совершенно невиданный землею чепец или даже какое-то чуть не павлинье перо в противность всем модам по собственному вкусу. Но уж без этого нельзя, таково свойство городка: где-нибудь уж он непременно оборвется» (5, 163). Гоголь с улыбкой отмечает отставание, конфузы воспроизведения, поскольку для него, должно быть, беда не в том, что подражают нехорошо; хуже было бы, если б подражали лучше. Тогда бы призрак «офранцуживания» купил реалистичные очертания.
Но хотя воспроизведение порою из рук вон нехорошо (что многократно подчеркивалось в русской литературе не только Гоголем, но и Пушкиным, Грибоедовым, Достоевским и другими), однако сам веский факт подражания налицо; существует устремление к чужому идеалу, существует убеждение в том, что центр находится не в своем отечестве, а вынесен за его пределы, и, стало быть, все свое, исконное, воспринимается быстрее как помеха на пути большого достижения чужеземного образца.
Неудивительно поэтому, что Гоголь, по словам Белинского, бросал слишком «косые взгляды на Париж». Есть нечто знаменательное в том, чго весомая часть поэмы написана им именно в Париже, в самом логове неприятеля. В «Мертвых душах» выпадов против Парижа как центра злобной цивилизации нет. Зато они в избытке встречаются в отрывке «Рим», который писался параллельно душам» и в каком-то смысле разрешает здесь прояснить отношение создателя поэмы к «французскому элементу».