ВЫБОР РЕДАКЦИИ:
Бронзовый век русской поэзии
В поле снежно-белом, непомятом
кто-то звонко выругался матом.
(Н. Байтов)
Гротеск, правда, снимается лирическим контекстом, не пережит в область чистой игры, но тенденция к фактурному "овнешнению" стиха в конкретистском духе становится определяющей. Такие поэты, как М. Айзенберг, Е. Сабуров, наоборот вроде бы, уходят вглубь, в субъективность: М. Айзенберг — к внутренней речи, Е. Сабуров — в поток сознания. Но и поток сознания (неизбежно ощущаемый автором как культурно-клишированный), и внутренняя речь не структурируются никакой устойчивой образной системой:
Ах, это было здорово! весело, весело.
Ах, это было невесело, ужасно, ужасно.
Это было какое-то месиво
слухов, событий, зависти, чистоты,
нежности, зависти.
Смена страшных ночей и сказочных.
Света и духоты.
(М. Айзенберг)
Вот этому "месиву" впечатлений, настроений, месиву слов, обрывков фраз и образов, возникающих на языке или резонирующих во внешнем культурном гуле, автор и следует на расстоянии, постоянно сохраняя дистанцию. Стих и М. Айзенберга, и Е. Сабурова, конечно, эмоционально-суггестивный. Вообще синхронное композиционное мышление сохраняет свое значение. Но результат получается другой. Модернистская суггестивность — мистический прорыв сквозь слова к чистому, неопосредованному созерцанию. Постмодернистская лирика всегда опосредована, и именно словами, которые ставят свои условия авторскому высказыванию.