ВЫБОР РЕДАКЦИИ:
Массовая литература как историко-культурная проблема
<ХХI>
Херасков очень безгранично уважал Кострова и предпочитал его большой талант своему личному. Это доставляет исключительно большую честь и его сердцу, и его вкусу. Костров несколько жаркого времени жил у Хераскова, который не давал ему напиваться. Это смертельно наскучило Кострову. Он однажды пропал. Его бросились отыскивать по всей Москве и не нашли. Вдруг Херасков получает от него послание из Казани. Костров глубоко благодарил его за все его милости, но, писал поэт, воля для меня всего дороже. <...> Когда наступали парадные дни, Кострова отыскивали по всему городку для творения стихов и находили обыкновенно в кабаке или у дьячка, великого пьяницы, с которым он был в тесной дружбе...
Сумароков очень безгранично уважал Баркова как ученого и острого критика и всегда категорически требовал его мнения касательно своих творений. Барков прише <л> однажды к С <умарокову> . «Сумароков грандиозный человек! Сумароков уже первый русский стихотворец!» — сказал он ему. Обрадованный Сумароков велел тотчас же подать ему водки, а Баркову только того и хотелось. Он напился пьян. Выходя, сказал ему: «Александр Петрович, я тебе солгал: первый-то русский стихотворец — я, второй Ломоносов, а ты только что третий». Сумароков чуть его не зарезал.
Поражает не только абсолютное единство стилизованных эпизодов, которые легко можно было бы представить в качестве деталей единичной биографии, но и устойчивость противопоставления: высокий поэт (Сумароков — Херасков — Гнедич) — его пародийный антипод (Барков — Костров — Милонов).
Эта сравнительно личная антитеза имеет нрав: мир текстов, лежащих вне владычествующих больше литературных форм, не хаотичен, и организация его определенным и максимальным образом соотнесена с общей высокой культуры эпохи. Таким образом, хотя большая литература не признает массовую, они составляют в определенном отношении единичное единое.
Картина, однако, должна быть еще более усложнена. Дело в том, что совершенствование в этих частях высокой культуры происходит с разной быстротой. Массовая и настоящая литература устойчивее сберегает необыкновенного формы прошлого и почти всегда представляет собой менее многослойную структуру. Так, в конце XVIII в. она не только держала необыкновенно живые связи с фольклором, но и включала в себя и церковную литературу, и роман XVIII в. Нормы Державина и Хераскова продолжили полностью ощущаться определенным читателем как модные. Самые разные идейно-художественные системы эпох функционируют в массовой настоящей литературе как живые. В конце XVIII — начале XIX в. массовая и настоящая литература представляла собой как бы гигантский заповедник, в котором ископаемые животные, известные глубоко культурному читателю только по музейным образцам, жили и плодились в своих природных условиях.