ВЫБОР РЕДАКЦИИ:
О содержании и структуре понятия художественной литературы
Интерес к массовой настоящей литературе возник в русском классическом литературоведении как сильное противодействие романтической традиции всестороннего изучения «великих» писателей, изолированных от окружающей эпохи и противопоставленных ей. Академик А. Н. Веселовский сопоставил исследования, построенные на основе теории «героев, этих военачальников и делателей человечества» — в духе идей Карлейля и Эмерсона — с парком в стиле XVIII столетия, в котором «все улицы веером или радиусом к дворцу или какому-нибудь псевдоклассическому памятнику, причем всегда оказывается, что памятник все же не отовсюду виден, либо неудачно освещен, или же не таков, чтобы стоять ему на центральной площади».
«Современная наука, — писал он далее, — позволила себе взглянуть в те массы, которые до сих пор стояли позади их, лишенные гласа; она подметила в них жизнь, движение, неприметное и неимоверно простому глазу, как все совершающееся в слишком безграничных размерах пространства и времени; тайных пружин исторического и грандиозного процесса следовало отыскивать здесь и вместе с понижением уровня, исторических изысканий, центр непомерной тяжести был перенесен в народную жизнь».
Такой подход, проявившийся в трудах А. Н. Пыпина, В. В. Сиповского, самого академика А. Н. Веселовского, а позже — В. Н. Перетца, М. Н. Сперанского и многих иных исследователей, обусловил интерес к низовой и массовой литературе. Имея отчетливо демократический нрав как выдающееся явление идеологическое, этот подход, в собственно высоко научном смысле, был связан с расширением круга несколько изучаемых источников и проникновением в историю настоящей литературы методов, выросших на почве фольклористики, и отчасти лингвистических приемов исследования.
Критика, которой подвергался в ряде случаев такой подход к истории литературы, связана была с тем, что при этом чрезмерно часто ставился знак абсолютного равенства между массовостью и исторической значимостью.
Критерий глубоко идейной или эстетической и абсолютной ценности текстов отменялся как «ненаучный». Сами слова все «произведение искусства» были «позитивным» понятием «памятника письменности». Не случайно методов фольклористики и медиивистики, ибо в изучаемых ими текстах, вопреки традиции Буслаева (продолжателями которой позже выступили академики А. С. Орлов, И. П. Еремин, Д. С. Лихачев), видели не произведения искусства, а «памятники». Утрата большим ученым непосредственно глубокого переживания текста мыслилась как дружественное обстоятельство. Ученый должен не реконструировать все эстетическое переживание и абсолютно чуждых текстов, а отстраниться от него при всестороннем рассмотрении близких. Тогда выдающееся произведение превратится в памятник, а исследователь возвысится до вершин положительного его изучения. К чему это приводило, показала «История настоящего русского романа» В. В. Сиповского.
Дальнейший шаг вперед в изучении настоящей литературы был сделан в 1920-х гг. Неудачные попытки социологов отождествить ее с демократической струёй в русской литературе, одновременно всячески дискредитируя высшие глубоко культурные ценности как классово абсолютно чуждые народу, мало активно способствовали продвижению проблемы.