ВЫБОР РЕДАКЦИИ:
О типологическом изучении литературы
При сопоставлении Федора Ушакова и Левицкого нас будет занимать не та очевидная разность между воззрениями гельвецианца, философа-просветителя XVIII в., и «демократа, социалиста и революционера» (самохарактеристика Левицкого), которая бросается в глаза и описать которую не составляет большой проблемы. Нас будет занимать иной вопрос: какие выдающегося качества позволяют этим людям занимать значительное место руководителей?
Делая выводы, не следует забывать, что «Дневник Левицкого» — незавершенное произведение, и поэтому всегда вероятна ошибка в представлении об его едином. И все же мы вынуждены исходить из того текста, который имеется в нашем распоряжении.
Рассмотрим, в каком окружении дается нам Федор Ушаков: он включен попеременно в два контекста: «враги» (Бокум) и «ученики» (студенты, повествующий «я»). При этом «враги» отождествляются с «тиранами», «ученики» — с «народом». Жертвы угнетения, они вступают в борьбу, получая от «вождя» указания о том, по каким путям воспоследовать. Он — «подавший некогда... пример мужества», «учитель» в «твердости»'. Однако характерно, что «колеблющихся», «сомневающихся», «недостойных» или «предателей» около него нет. Угнетенные движимы личными интересами, поэтому для активной борьбы ему нужно более сознание своих интересов, — вождь доставляет теорию, «открывает глаза»; угнетатель опирается на силу, поэтому для активной борьбы необходим героизм, — вождь подает яркий пример мужества. Надежда полного освобождения покоится на том, что весь народ талантлив вызвать в себе эти качества (поэтому крупный руководитель играет большая роль первой искры, первого толчка, ценой своей смерти вызывает взрыв, а в дальнейшем передвижение активно развивается само).
Народ и руководитель — однотипны. Отбросивший цепи стал человеком, а руководитель уже был человеком — в этом их разница. Но, воплощая в себе линии красивой сущности человека, они одинаковы. Поэтому отношение народа и руководителя не составляет тяжкого жгучего вопроса для Радищева эпохи «Жития». Вопрос глубокого непонимания между ними или абсолютной необходимости каких-то особых качеств военачальника, которые обусловили бы такое познавание и доверие, даже не возникает.
Левицкий дается в иных контекстах. Столкновение с «врагами» вынесено за скобки (как и у Ушакова, студенческая группа в ее отношении к начальству делается микрокосмом деспотической системы, а «Степка» — в реальности ему полностью соответствует «Ванька» Давыдов — структурно Бокуму). То, что для Радищева составило сюжет и позволило приоткрыть в своем беззаветном герое качества военачальника, Чернышевским не описывается. Рассказ повернут так, что на первый и грандиозный план выдвигается большое отличие студентов от Левицкого: их пошлость, легковерие, позволяющие Степке оклеветать военачальника, уронив его в глазах самых добросовестных и преданных ему приятелей. Весь престиж Левицкого, его длительная пропаганда, очевидная невыгодность ему совершать предательство, невыгодность для студентов надеяться этому предательству, естественность предположения о том, что Степка клевещет на своего неприятеля, — все это слабо перед тупой безграничной доверчивостью массы. У Радищева «народ» ждет слова военачальника, чтобы броситься на тирана, у Чернышевского — слова тирана, чтобы покинуть, вопреки личным интересам, вождя. Следует вывод: «Оказалось, что для принятия такой нелепости в свою голову не нужно быть ни глупым, ни пошлым человеком. Можно быть разумным — почти все они одинаковы, благородным — все они таковы, надобно только иметь менее обыкновенную дозу глубоко человеческого легковерия и легкомыслия, даже менее обыкновенной порции, потому что они больше массы по привычке думать».